Данные генетики
За последние годы вышло несколько работ, в которых представлены результаты совместной работы археологов и генетиков, в которых особое внимание уделялось, в том числе, интерпретации данных, полученных по Y хромосоме [2] (Haak et al. 2015; Allentoft et al. 2015). С одной стороны, они связаны с вопросами миграций древнего населения, с другой – с поиском первых индоевропейцев и их прародины. Основным выводом этих комплексных исследований стало утверждение о том, что миграция племен ямной культуры в Центральную Европу привела к формированию культур шнуровой керамики и распространению в Европе индоевропейских языков. В качестве аргумента приводились данные по исследованию Y-хромосомы, выявившие сходство между двумя культурными общностями, но в основном акцент делался на неожиданное присутствие ямной генетики в генетике Центральной и Северо-Западной Европы в бронзовом веке. Так, генофонд культуры шнуровой керамики на две трети оказался родственен генофонду ямной культуры[3]. В свою очередь, специфика ямного генома состоит во включении в него двух основных гаплогрупп – иранских земледельцев и кавказских охотников-собирателей.
Создалось впечатление, что генетические исследования подтвердили давнюю концепцию, которую часто называют “концепцией Чайлда-Гимбутас”, хотя формировалась она на протяжении длительного времени и вклад в неё внесли разные исследователи (О. Шрадер, Э. Вале, В.Г. Чайлд, М. Гимбутас, А. Брюсов и др.). Заметим, что “теория ямного нашествия”, якобы изменившая культурную карту Европы, была давно подвергнута критике и археологами, и лингвистами, хотя по сей день она имеет своих сторонников. Рассмотрение лингвистической концепции не входит в наши задачи.
Интерпретация генетических исследований, предложенная двумя комплексными группами специалистов ((Haak et al. 2015; Allentoft et al. 2015) уже вызвала критику ведущих генетиков (Балановский 2015) и археологов (Клейн 2015; 2016; 2017 и др.) – несомненных специалистов в этой сложной проблеме. Их точка зрения заслуживает тем большего внимания, что они владеют знанием археологического материала, связанным с бронзовым веком восточноевропейской степи, несомненно, в большей степени, чем зарубежные археологи и генетики. Л.С. Клейн отметил достаточно много спорных моментов (Клейн 2017). Основные возражения гипотезе западных генетиков о ямной миграции таковы:
• интенсивность “ямного” генетического вклада наиболее значительна на севере Европы (Норвегия и прилегающие территории), где погребения ЯК не зафиксированы (рис. 72);
• сходство двух разновременных антропологических типов и, как мы продемонстрировали выше, генетических детерминант, присутствующих в северном мезолите, с одной стороны, и в степном неолите, энеолите и раннем бронзовом веке (ямная и, с генетической стороны, катакомбная культура) – с другой. Это может указывать на движение населения с запада на восток еще в мезолите, о чем пишут и археологи (Л. Зализняк 1998; 2012)[4] О мезолитических контактах между Европой и Степью недавно начали говорить и генетики (Mathieson et al. 2017).
•
Рис. 72. Распределение «ямного» генетического компонента среди населения Европы. Интенсивность цвета соответствует вкладу этого компонента в разные современные популяции. Шкала интервалов дана слева вверху. Условные обозначения: a — границы ямной культуры; b — направление миграции, постулированное сторонниками ямного происхождения индоевропейцев Европы; c — направление движения «ямного» компонента в соответствии с градиентом представленного распределения (по: Клейн, 2017)
Современные археологические исследования добавили новый материал, позволяющий показать несостоятельность “ямного нашествия” в Европу. Работы археологов, связанные с исследованием ямных памятников Карпато-Балканского ареала (прежде всего Ф. Хейда с соавторами), по мнению Л.С. Клейна, указывают на невозможность выведения КШК из этого, ближайшего к ней ареала. А ведь именно в нем находятся основная масса “ямных” (а на самом деле синкретичных захоронений), отражающих связи пришлого ямного населения и местных племен. И совсем ничего общего с культурами шнуровой керамики не имеет “доямный” горизонт Нижнего Подунавья и Альфёльда.
Подводя итоги анализу генетических и археологических данных, исследователь приходит к выводу о том, что выявленное сходство может быть следствием общего генетического источника для ямного населения и носителей культур шнуровой керамики, и этот источник может оказаться где-то на севере в более раннее время. Мнение археологов о влиянии ЯКИО на культурные трансформации в Европе он полагает преувеличенным (Клейн 2017a, с. 367).
О.П. Балановский в монографии “Генофонд Европы”, сравнивая ЯК и КШК, приходит к выводу о “горизонтальном” генетическом родстве между ними, а не о “вертикальной” по времени генетической преемственности. Он обратил внимание на то, что среди мужского ямного населения были носители только гаплогрупп R1b Y-хромосомы, а среди представителей КШК – R1a. Однако новые данные, полученные в Гарвардской лаборатории, указывают на присутствие обеих ветвей гаплогруппы R1 у представителей КШК, тогда как “ямники” на всем их ареале распространения из двух ветвей R1 несут в себе только R1b (Mathieson et al. 2017). Оказалось, что нет единства не только среди археологов, но и среди генетиков. О.П. Балановский считает, что мигрировать могли не “ямники”, а представители других культур, генетически похожие на них. При этом он соглашается с тем, что направление миграций в IV-II тыс. до н.э. всегда шло с востока на запад. Отмечая несоответствие археологических и генетических данных, исследователь полагает, что данная научная проблема требует поисков ее решения (Балановский 2015, с. 303-304, 306, 327). Один из авторов данной работы (А. Г. Никитин) предполагает возможную связь населения Анатолии и надднепровских порогов через продвижение с юга на северо-восток по берегу тогда ещё Понтийского пресного озера. По мнению исследователя, это могла быть одна из ветвей миграции анатолийских земледельцев (причём самая ранняя), либо же анатолийцы (или родственные им группы) проживали вокруг всего Понтийского озера вплоть до Дереивки, но в связи с затоплением впоследствии восточной части побережья эти данные в настоящее время недоступны.
Данные археологии
Отметим, что в археологии достаточно часто фиксируют т.н. “маятниковые миграции”[5], когда население с новой территории возвращается на свою «прародину», либо имеет с ней более или стабильные связи. Например, зафиксирован почти тотальный исход носителей культуры Гумельница (вариант Стойкань-Алдень-Болград), продвинувшейся ранее в Добруджу, Мунтению и Северо-Западное Причерноморье (Петренко 2009, с. 15). Двусторонние контакты между КВК и ТК также могут быть связаны с “маятниковыми миграциями”. Исследователи отмечают существование поселенческих анклавов культуры воронковидных кубков в западной части Волынской возвышенности. Население КВК проживало здесь вплоть до второй четверти III тыс. до н.э. (Шмит 2001-2002 с. 257). Влияние КВК проявляется в ареале между Днестром и Днепром, на поселениях культурных групп Гординешть, Городск, Троянов. Оно проявляется в оформлении керамики отпечатками штампа круглой или прямоугольной формы, характерной для КВК, в орнаментальных мотивах, насечках-вдавлениях по краю венчика (рис. 36). Есть и некоторые элементы, связанные с формой сосуда – так называемый «воротничковый венчик». Прямые импорты известны на поселении Жванец, к северу от гординештской группы. Но в целом на Днестре влияние КВК не особо выражено, что объясняют “монолитностью” культурных образований и устойчивости к влиянию извне (Videiko 2000: 43-44). Cложно решить проблему с происхождением шнурового орнамента в позднем Триполье. Некоторые его мотивы на памятниках КВК связывают с трипольским влиянием. Но в то же время указывается на хронологический приоритет именно комплексов КВК с подобным стилем оформления, поэтому предполагается его заимствование с памятниками КВК бассейна Вислы. Происхождение глиняных моделей топоров в трипольском ареале, в том числе на памятниках гординештской группы, также связывают с влиянием КВК. Извилистые линии, порой, в сочетании с прямоугольными наклонными отпечатками, находят аналоги в культурах Злота, Жуцево, КША (Videiko 2000:45-47). В.Г. Петренко отмечал сходство формы ручек на некоторых амфорах усатовской культуры и КВК. Но он предполагает не прямые влияния, а опосредованные, через трипольские племена (Патокова и др. 1989: 111). Предполагаются миграции населения Баден, КВК и КША, сперва в Пруто-Днестровский регион, а затем на Волынь и в Среднее Поднепровье. Эти процессы нашли отражение в материальной культуре и погребальной обрядности, порой влияние было достаточно сильным. Отмечается, что связи и контакты трипольского населения и КВК происходят в период “баденизации” последних в Малопольше (Щібьор 1994, с. 44). Появление целого ряда новых культурных типов на этапе CII трипольской культуры было связано с определенным влиянием культур Центральной Европы.
Рис. 36. Трипольская керамика с элементами КВК и КША (фото М. Видейко).
Движение носителей шнуровой керамики (появившейся сперва в ареале современной Польши), на запад где произошло “обретение” основных черт погребального обряда, сочетается с возвращением их назад, уже в “завершенном” виде (Furhol, 2003). Эта концепция известного немецкого исследователя в то же время дополняет выводы Л.С. Клейна о невозможности выведения культуры шнуровой керамики из ямной.
Западные влияния и передвижки населения из Центральной и Западной Европы в Восточную фиксируются, как мы отмечали выше, уже с мезолитической эпохи и продолжались с разной степенью интенсивности в последующие периоды. Продвижение население с запада сочетается с прибытием его с юга и юго-востока. Исследования ведущих украинских археологов (Н.С. Котова, А.Ф. Горелик) указывают на продвижение групп населения через Кавказ на Дон и далее – в Степное Причерноморье, в раннем неолите. С ними связывают генезис Буго-Днестровской культуры (БДК). Впоследствии наблюдается волна из Анатолии по территории Болгарии и Румынии (через Молдавскую возвышенность), которая оказала своё влияние на БДК. Еще один путь неолитизации – морской (“кардиумный”) из Средиземноморья также дошел до БДК (Д.Л. Гаскевич, Н.С. Котова). В то же время, имело место и продвижение населения из Юго-Восточной Европы в понтийскую степь (носители культур Гумельница, Чернавода I, Чернавода III и др.).
В.А. Сафронов и Н.А. Николаева в течение многих лет обосновывали концепцию влияния КВК, КШК и КША на формирование степных культур (прежде всего, Предкавказья) позднего энеолита и раннего бронзового века (Сафронов 1989; Николаева 2011 и др.). Но, с другой стороны, что важно в контексте рассматриваемых выводов генетиков, польские археологи видят совершенно незначительное влияние ямного населения на КВК (Włodarczak 2011) и КША (Szmyt 1999), связанное с контактами, а не масштабной миграцией. П. Влодарчак отмечает, что курган не является обязательным элементом во всех ареалах КШК: их нет в южной Швеции, Финляндии, Литве или северной зоне Среднеднепровской культуры. Более чем тысячелетнее взаимодействие между курганными обществами Востока и Запада, которое предшествовало генезису КШК, должно было привести к появлению нескольких «смешанных» моделей, отличающихся друг от друга в различных регионах (Włodarczak, 2011, s. 35-36). А. Косько и М. Шмит пишут о “тактике контактов”, которая установилась между населением Центральной Европы и Причерноморья и привела к формированию определенных маршрутов в IV-ІII тыс. до н.э., но не о миграциях населения (Kosko, Szmyt 2011).
Обратимся вновь в гординештско-позднемайкопскому феномену. Как отмечает Т. Демченко, “баденизация” гординештского населения, о которой писали археологи и ранее, “включает его в общий процесс становления раннего бронзового века в Карпатском регионе. В своей основе он являлся процессом накопления знаний и формирования стратегии выживания в новых экономических условиях, связанных с установлением кочевого образа жизни. Для успешного существования на новом пути необходимо было перестроить ряд основополагающих составляющих культуры. Появление отдельной группы людей, занятых в пастушеской сфере, четко организованных, вооруженных идеологией и определенными знаниями, технически оснащенной благодаря наличию мастеров, с глубокими культурными корнями, обогащенными контактами с Западом [КВК, Баден (Videiko 2008, 290)] и Востоком [культурные формирования степи, МНО (Rassamakin 2002, 57)], знаменует новый этап развития в хозяйстве бывших земледельцев лесостепного ареала” (Демченко 2016, с. 89-90).
Таким образом, с археологической точки зрения, в качестве одного из кандидатов на роль “преобразователя” европейской генетики можно назвать культурный комплекс Баден, предшествовавший и ЯКИО, и КШК. Курганы встречаются в нем начиная с горизонта Болераз; помимо кремации в ней известна и ингумация (Włodarczak 2011). Отмечается комплексный характер происходивших преобразований в Польской низменности под влиянием культуры Баден, что позволило поставить вопрос о “баденизации” носителей культуры КВК (Przybył 2015, p. 471–494). Отмечается и “баденизация” культуры воронковидных кубков которая охватывает материальные, экономические, социальные и идеологические преобразования, произошедшие среди общин бассейна Одера и Вислы. Предполагается трактовка термина “баденцизация” как всеобъемлющего культурного феномена (Przybył 2015). Возможно, этот процесс и послужил толчком к культурной интеграции и трансформации, приведшей, в конечном итоге, к формированию КШК.
“Баденизация” Европы
“Воронковидный” субстрат (как и КША) в Баденском комплексе не вызывает сомнения среди археологов. В то же время отмечается и южный импульс в формировании культурного комплекса Баден. Роль культуры Баден в европейской истории переоценить трудно. Серединой IV тыс. до н.э. датирует Э. Шерратт “горизонт культурных изменений в Европе”, знаменующий начало бронзового века в Центральной Анатолии, Закавказье, на Эгейском море и на Балканах. К “переходному периоду” он относит распространение поздних культур Триполья и усатовскую культуру в Украине, Баден в Центральной Европе, средний неолит в Северо-Западной Европе и энеолит в Юго-Восточной Европе (Sherratt 1981, р. 261–305)[6]. Разного рода источники позволяют реконструировать сложную и динамичную картину исторического развития Юго-Восточной Европы в раннем бронзовом веке. Прежде всего, это касается места культуры Баден в европейской истории позднего энеолита-раннего бронзового века: оказывается, что все основные инновации в европейских культурах этого периода так или иначе связаны с “баденизацией” Европы (Horvath et al. 2008). “Революция вторичных продуктов”, достижения которой распространились на огромной территории почти одновременно, позволила исследователям по-иному взглянуть на пути и скорость распространения инноваций в этой сфере (Sherratt 1981). Так же стремительно распространялись и идеи (“миграция идей” является достаточно популярным термином), к примеру, металлургические приемы (Черных Е.Н. и др., 2000). Технологические инновации привели к интенсификации культурных контактов в финале медного и начале бронзового века; они проявлялись в движении людей, товаров и идей по огромной территории Центральной и Юго-Восточной Европы. Инновации могли распространяться, конечно, и в ходе миграций на макро– и микроуровнях, в результате войн и набегов, в виде актов обмена, торговли, приобретения престижных и утилитарных товаров. Дальнейшие последствия нововведений нашли отражение в более тесных связях между культурами, образовании культурных блоков, установлении отношений между далекими геокультурными регионами и группами (Spasič 2008, р. 31–45). Традиционно полагают, что основные нововведения в Центрально-Восточной Европе, ассоциированные с культурой Баден, происходят из Анатолии, Леванта и Юго-Восточной Европы. Скорость распространения инноваций на огромной территории позволила исследователям (Sherratt 1981) предположить, что технологическая революция распространялась в двух направлениях одновременно:
1) из Западной и Центрально-Восточной Европы. За этим направлением уже закрепился термин “Badenization”, который в значительной степени в археологическом материале представлен распространением материалов Болераз-Чернавода III;
2) из Юго-Восточной Анатолии в Европу в связи с экспансией Урука (вынужденные эмигрировать “беженцы” из Трои II–V)[7].
Предполагается, что скорость дисперсии этих нововведений была настолько высока, что сотни километров были покрыты в течение очень коротких отрезков времени (десяти лет или менее, что не может быть прослежено на радиоуглеродных датах). Инновации распространились быстро и на большой территории в силу своего революционного характера, причем в различных регионах воспринимались отдельные дискретные черты. Считают, что два направления пересеклись в ареале Карпатского бассейна (Horvath et al. 2008, р. 455). Были ли “баденцы” носителями искомого ирано-кавказского генома? Такая вероятность не исключена, поскольку население, продвинувшееся из Анатолии в финальной фазе энеолита – начале бронзового века, теоретически могло включать в себя и более восточные компоненты. Это предположение получило подтверждение при генетическом анализе представителей анатолийского бронзового века (2800-2400 до н.э.), у которых было обнаружено присутствие ирано-кавказских генетических детерминант (Mathieson et al. 2017).
Данный обзор демонстрирует сложность существующей проблемы в контексте археологии и генетики, неоднозначность возможных решений. Поэтому категоричность выводов генетиков о масштабной ямной миграции кажется сомнительной со всех точек зрения – археологии, генетики, физической и социальной антропологии, археологической географии. Более осторожный подход позволяет предпринять попытку несколько иной интерпретации существующих на сегодняшний день генетических данных
Загадки пещеры Вертеба
Важную информацию предоставляют памятники ТК позднего этапа. Одним из немногих мест трипольской культуры (ТК), где можно найти человеческие останки, является пещера Вертеба на западе Украины. Результаты генетического анализа свидетельствуют о том, что трипольская популяция в Вертебе по большей части несет типичный неолитический земледельческий пакет мтДНК, прослеживаемый у анатолийских земледельцев и неолитических групп сельского хозяйства Центральной Европы (Nikitin et al., 2010; 2017b). В то же время обнаружение гаплогруппы U8b1 в Вертебе можно рассматривать как связь ТК с энеолитическими популяциями Северного Кавказа, в которых эта линия также присутствовала (Sokolov et al. 2016). На уровне частот гаплогрупп мтДНК, популяция ТК из Вертебы демонстрирует тесную генетическую связь с группами населения комплекса КВК из Центральной и Северной Европы (около 3950-2,500 лет до н.э.) (Nikitin et al. 2017b). На уровне ядерной ДНК, вертебская популяция ТК, хотя и неоднородная по составу, располагается между анатолийскими и ранее-европейскими земледельцами– с одной стороны, и поздним энеолитом-ранней бронзой Центральной Европы – с другой (Mathieson et al. 2017). «Воронковидники» находятся ближе к первой группе, но пока непонятно, на каком расстоянии от Вертебской популяции.
Данные генетики указывают на то, что у некоторых представителей ЯК на всем ареале ямного распространения (Болгария, Калмыкия, Самара) присутствуют две родственные линии мтДНК (передающейся в почти неизмененной форме по материнской линии), T2a1a и T2a1b, обнаруженные у представителей германской КШК, а также у представителей культуры колоколовидных кубков (ККК) из Германии и Англии (Allentoft et al. 2015; Brandt et al. 2013; Olalde et al. 2017). Ранее эти линии (вернее, одна из них, T2a1b) были обнаружены в Европе только у представителей мегалитической культуры Alto de Reinoso из северной Испании (Alt et al. 2016). Однако типично земледельческие линии мтДНК, характерные для неолитических земледельцев Европы и Анатолии, а также для КВК, у “ямников” пока отсутствуют. По показателям ядерной ДНК (где генетические признаки в каждом поколении перемешиваются в результате генетической рекомбинации во время формирования половых клеток) близости “ямников” и неолитических земледельцев Европы и Анатолии в целом не наблюдается, xотя евро-анатолийские земледельческие детерминанты присутствуют у представителей ЯК из Болгарии и юго-восточной Украины. В целом из приведенного выше можно сделать вывод, что между Европой, Понто-Каспийской степью и прилегающей к ней лесостепью в западном ареале, а также Северным Кавказом, существовала генетическая связь, начиная со среднего неолита, в которой, с европейской стороны, были задействованы представители мегалитических культур юго-западной Европы, а также КВК и ККК.
ВЫВОДЫ
Исследования ДНК позволяют говорить о том, что население ЯК было генетически достаточно однородно, хотя и с присутствием локальных региональных особенностей, таким образом демонстрируя разнообразие генетических интеграций как с запада, так и с востока. Именно данные генетики, на наш взгляд, позволят поставить точку в столетнем споре о происхождении ямной культуры. По-видимому, есть достаточно данных признать формирование ЯК на разнообразной основе местных энеолитических культур и культурных групп, а не на монокультурном субстрате.
Для объяснения присутствия генетического сходства носителей культур шнуровой керамики Центральной Европы и “ямников” Волго-Самарского междуречья предложено целый ряд моделей. Среди них – и контакты через малоизученные археологически (и в особенности палеогенетически) регионы (“лесной коридор”), и распространение общего компонента из некого единого центра во время, предшествующее раннему бронзовому веку, и многочисленные, хотя и не такие масштабные, подвижки разнообразного по происхождению энеолитического населения степи, лесостепи и Карпато-Дунайского региона, которые привели к «просачиванию» степного генетического наследия в центральноевропейский регион (движения «туда и обратно», «циркулярные» миграции и т.д.). Медленное проникновение степных компонентов в первоначально довольно культурно и генетически однородный мир ранних земледельцев фиксируется многократно в течение энеолита и заслуживает отдельного рассмотрения.
По одной из гипотез, которая все же является лишь возможностью, нуждающейся в проверке, степное подвижное население причастно к формированию культуры Чернавода I в Нижнем Подунавье. Возможно, именно носители этой культуры были передатчиками земледельческого влияния далеко в степь. В то же время, они могли выступать и носителями степного культурного (и, возможно, генетического, по крайней мере, по материнской линии) компонента вглубь мира ранних земледельцев, в частности приняв участие в формировании культурной группы Болераз и, в конечном счете, культурного аспекта Баден. Последний, в свою очередь, в непосредственном контакте с культурами воронковидных кубков, мог быть источником культурного импульса, преобразовавшего общества ранних земледельцев в общества раннего бронзового века. Таким образом, формирование культуры шнуровой керамики следует представлять как социальный процесс, развивавшийся параллельно с формированием ямной культурной общности, но также и на общем генетическом субстрате. Сходность генетических детерминантов у ЯК и КШК не является результатом формирования одной культуры из другой, а указывает на общую генетическую подоснову, появившуюся в результате сложных процессов взаимодействия земледельческих и степных популяций, но в дальнейшем развивающихся по своим индивидуальным культурным траекториям.
Существенное значение имело и обратное влияние – из мира ранних земледельцев в мир степей. Отдельные компоненты материальной культуры объединяют общества культур воронковидных кубков и степные культуры, в первую очередь, нижнемихайловской линии развития. Ныне открыты и мегалитические сооружения в степях Причерноморья, и секторные городища (causewayed enclosures) (Тубольцев, Радченко 2017)[8], параллели могут быть прослежены и в керамических комплексах. Некоторые исследователи говорят о баденизации Триполья (Videiko, 2000).
Таким образом, генетическое сходство населения Центральной Европы и Понто-Каспийской степи могло сформироваться в течение энеолита и представлять собой закономерное следствие “генетической реконкисты“, когда генетический набор ранних земледельцев, доминирующий в неолите, медленно уступал первенствующее положение древнеевропейским и восточным генетическим детерминантам.
Данные генетики в некоторой степени служат дополнительным аргументом против концепций исследователей, которые формирование ямной культуры связывают с единым центром, независимо от локализации этого центра (Волго-Уральский регион, Днепро-Азовский) и единой культурой (хвалынской или среднестоговской), либо с хвалынско-среднестоговской общностью, или же синтезом среднестоговской и репинской культур[9]. Рассмотрение ЯКИО в различных её аспектах (археологическом, генетическом, антропологическом) позволяет пересмотреть характер продвижения ямного населения на запад и признать его не миграцией, а интрузией, т.е. своеобразным “внедрением” в местную среду. Можно предположить, что имела место “торговая колонизация”, с образованием анклавов, включающих в себя пришлое и местное население, и постепенным продвижением на запад. Исходной территорией следует признать Северо-Западное Причерноморье.
Менее определенна – и более неожиданна – ситуация с катакомбной культурой[10]. Отчасти подтверждается предположение С.Н. Братченко о неолитических корнях катакомбной культуры, по крайней мере, какой-то ее части. Более того, изучение набора митохондриальных гаплогрупп у представителей катакомбной культуры показывает, что, по крайней мере, по материнской линии, катакомбная популяция, особенно на ранней стадии своего развития, генетически связана с европейским мезолитом, однако у ее представителей также присутствуют генетические маркеры, характеризующие земледельческие популяции Европы. На связи катакомбной культуры с европейскими аграриями также указывали и археологи (Rassamakin 1999). C другой стороны, нельзя исключить, что обнаруженные у катакомбников гаплогруппы H и J, распространение которых, по большей части, связывают с неолитической аграрной экспансией, были унаследованы представителями катакомбной культуры от популяций, оставивших после себя могильники мариупольского типа. Вопрос происхождения у последних нетипичных для популяций охотников и рыболовов гаплогрупп H (Nikitin et al., 2012) и J (неопубликованные данные) пока остается открытым, но некоторые предположения были нами освещены ранее в данной статье. В целом, судя по частоте встречаемости у представителей катакомбной культуры гаплогрупп U4 и U5, а также по общему сравнительному анализу частот митохондриальных гаплогрупп, катакомбники связаны по материнской линии как с мариупольскими могильниками, так и с Усатово и подкурганными энеолитическими захоронениями СЗП, такими как Ревова, откуда, на данном этапе генетического исследования, можно сделать вывод, что катакомбная культура в целом (или отчасти) развилась на местном субстрате, а также предположить, что в начале бронзового века некоторые популяционные группы, связанные с ямной культурой, оттеснили местные степные племена, на основе которых возникла катакомбная культура, из их привычной зоны обитания, куда они в скором времени вернулись и сосуществовали параллельно с представителями ямной культуры какое-то время и даже их пережили.
Отсутствие однозначного решения рассмотренной проблемы связано со многими данными, в том числе – с отсутствием информации по мезолиту-энеолиту западной Понтийской степи, отсутствием генетических исследований многих европейских культур эпохи палеометалла, немногочисленность имеющихся генетических анализов на фоне мощных культурных массивов, предоставивших данные.
Проблемная ситуация, вызванная публикацией данных палеогенетики о ЯК Волго-Самарского региона и КШК Центральной Европы (Haak et al. 2015; Allentoft et al. 2015), имеет и некоторые методологические импликации. Как уже указывалось (Heyd 2017), генетики и археологи из упомянутых групп исследователей основывались на упрощенном понимании археологической культуры как образования скорей этнического характера, составленного исключительно однородным по происхождению населением. Культуры, как в несколько позабытые времена преобладания культурно-исторического подхода в археологии, вновь зажили насыщенной половой жизнью – начали знакомиться, скрещиваться, давать плодородное потомство (Клейн 1991). Подход этот методически неоправдан – палеогенетические данные характеризуют конкретных людей, а не культуры. Какое выражение факт биологического скрещивания найдет в материальной культуре носителей генов (и найдет ли его вообще?) – отдельная неоднозначная проблема.
В первую очередь, археологическая культура – отражение общественной реальности, некой зоны социального и культурного взаимопонимания, которая часто не является моноэтничной. Без понимания особенностей социальной природы конкретной археологической культуры любые гипотезы о ее исторической судьбе обречены оставаться лишь предположениями. С этой точки зрения, можно отметить, что блоки ямных и шнуровых культур занимают разные экологические зоны. “Ямники” – ярко выраженные степняки, а “шнуровики” – в основном лесные жители. Адаптация к иной экологической зоне требовала принципиально другой социально-экономической организации. В литературе высказано ряд предположений о хозяйстве ямных племен (Бунятян 2011), и ряд ученых попытались реконструировать способ адаптации носителей КШК. В целом, предложенные экономические модели достаточно сильно отличаются. Вряд ли можно говорить о соподчиненности или преемственности между ними. Поэтому рассматривать блок шнуровых культур как прямой результат ямной миграции в Центральную Европу – явное упрощение сложной социальной реальности раннего бронзового века, которая наряду с процессами перемещения населения включала и процессы адаптации к новой среде, перестройки социального организма на новых территориях, различные формы взаимодействия между “колонистами” и “метрополией”.
По-видимому, на основании имеющихся данных следует говорить о постепенном и – самое важное – поэтапном заселении различных территорий Европы в позднем энеолите-раннем бронзовом веке. Имело место дальнейшее продвижение населения из одного освоенного региона в другой, реконструируются связи различных ареалов, формирование торговых путей. Нет оснований видеть в этих процессах масштабные миграции и переселения, учитывая возвращения значительной части “мигрантов” на родину. Анализ культурной ситуации с точки зрения теории коммуникаций позволяет определить передвижки населения как своего рода двустороннюю коммуникацию, которая определяется как “циклы или петли обратных связей” (О’Коннор, Сеймор 1997).
Более того, этнос первобытности – сложное и не до конца понятое явление (Куббель 1982). Ныне примордиалистское понимание этнических группировок первобытного времени является преобладающим в археологии. Этнические группировки трактуются как общности, основанные на кровной близости в широком смысле, объединенные общим происхождением. Хотя нельзя исключать существование таких групп людей, все же более общим представляется конструктивистский подход к этносу (Андерсон 2001 c. 21-24), когда надобщинные идентичности значительных групп людей не являются прямым коррелятом их генетического сходства. Идентичности первобытных групп могли выбираться и конструироваться подобно современным идентичностям. Видимо, моменты конструирования идентичностей, построения нового социального единства – это переходные моменты при рождении археологической культуры, когда из групп людей разного происхождения, утративших старые надобщинные идентичности, синтезируется новое единство с новой объединяющей идеологией, выраженной в общности материальной культуры. Возможно, таким образом – синтезом многих частей в рамках нового мировоззрения и происходило формирование ямной культурно-исторической общности.
источник
http://генофонд.рф/?page_id=27864